[venkiru]

Перед тем, как сесть в поезд – скачала себе в дорогу на телефон все читабельное. В том числе откопала нечитанный раньше роман Кинга «История Лиззи». Долго в итоге не засыпала – нет, ну как тут заснуть, если книга Кинга начата и еще не дочитана? Правильно. Вот я и читала ее почти до полуночи, а после этого еще ворочалась, переживая рассказанную историю. И вот так, обдумывая волшебный лес, деревья нежного сердца и пруд (или омут) подсознания, я закрыла глаза, а затем зевнула и потянулась к новенькой, еще пахнущей типографской краской книге в твердой, «классической» обложке, со сборником повестей. Автора, что самое обидное, не помню. Что-то зарубежное, в предисловии редактор говорил про особенности перевода.
Давно я не испытывала такого наслаждения от прочитанного.

Дальше будет много букв. Да, я болтушка, я знаю

Я… я не знаю, как это описать. Будто в жаркий день, придя с раскаленной улицы, встаешь под прохладный душ и уже не знаешь толком, это струи воды текут по щекам или слезы счастья. Понимаю, что метафора неточная, но другой я не нахожу.
Из прочитанного запомнилось ощущение светлой грусти и – местами – щемящей тоски. И радости от того, что все закончилось… не могу сказать, что счастливо, нет… скорее, каждая повесть заканчивалась правильно. Так, как будет лучше и для героев, и для читателей.
Сюжеты, увы, помню совсем обрывисто.
Была история профессора химии, который часто ездил на всякие конференции, семинары и что там еще в жизни ученых встречается. Он не считал себя выдающимся гением, но коллектив, который он возглавлял, ценил его за умение формулировать проблему предельно точно… после чего проблема как-то быстро решалась. Еще он умел рассказать о своей работе и результатах так, что самый равнодушный студент рвался решать молекулярные уравнения, и самый придирчивый коллега-ученый изумлялся – а почему нам-то не пришло в голову столь изящное решение? Честное слово, читая эту повесть, я даже сама химию вспомнила! Но вообще история не только о химии, хотя и о ней тоже, история о дружбе. Этот американский химик на каком-то международном конгрессе умудрился встретиться с язвительным советским коллегой, и даже подружиться с ним. Язвительный коллега неплохо владел английским, по крайней мере – в рамках столь любимой ими химии. За пределами родной науки общение затруднялось, но, возвращаясь с очередной конференции, профессор пришел в книжный магазин искать перевод стихов Тютчева. И подумал, что профессионал-переводчик не смог вложить в эти строки чего-то, что было в неуклюжих попытках химика пересказать стихи. А еще советский химик был страстным альпинистом, так что после семинара где-то в Швейцарии американец вместе с другими новичками попытался побродить по Скалистым горам. Собственный опыт понравился ему куда меньше, чем описанные коллегой впечатления от подъема на Эльбрус.
Месяцем позже он услышит о гибели на Памире международной группы альпинистов, в которую входили и двое крупных русских ученых. Уйдет в запой, откуда его почти пинком выпнут на очередной конгресс – зная его чувство ответственности, коллеги надеялись хоть так вывести его из депрессии. Удалось. Он две недели не вылезал из лабораторий, готовясь к выступлению, почти не спал, так что в Милан летел в состоянии абсолютной невменяемости. Поднимаясь по древним ступеням какого-то чуть ли не средневекового университета, он останавливается, любуется панорамой города, смотрит на часы – он приехал почти на сорок минут раньше, чем нужно. Нащупывает в кармане пачку сигарет, но не может найти спички и просит закурить у стоящей рядом группы людей. Успевает подумать, что советский химик только б усмехнулся в ответ и со своим мягким акцентом посоветовал бы бросать столь дурную привычку.
– Вот специально для тебя взял какие-то сувенирные спички из какого-то альпийского курорта, – слышит он знакомый насмешливый голос с мягким акцентом. – Но вообще бросал бы ты курить, сам знаешь, что такое никотин и как твой организм его любит.
Перечитываю написанное и понимаю, что моя попытка пересказать повесть еще менее удачна, чем химический перевод Тютчева.

Еще меньше помню историю какого-то бизнесмена, который умудрился поругаться с лучшим другом. Друг был не особо богат (скажем прямо – был он беднее церковной мыши), зато понимал бизнесмена как никто другой. И поругались-то при попытке бизнесмена облагодетельствовать друга – в смысле, устроить его на стабильную и оплачиваемую работу. Друг заботу не оценил, бизнесмен смертельно оскорбился и несколько лет они не виделись. Поначалу было трудно – почти каждую ситуацию хотелось обсудить именно с ним. Заменять на кого-то другого… не удавалось. Подчиненные говорили то, что – как им казалось – бизнесмен хочет услышать. Посторонние люди равнодушно выдавали какие-нибудь заученные афоризмы и прочее. Ну да ладно, дело не в этом.
В какой-то момент на город надвигается мощный ураган, объявлена эвакуация, бизнесмен садится за руль своего лексуса… и вспоминает о человеке, которого несколько лет пытался забыть. Обида обидой, но у того денег нет вообще. Вдруг его не успеют вывезти? А живет друг как раз где-то недалеко от моря.
Друга он находит в ужаснейшем состоянии, отощавшего до неприличного состояния, обессиленного, да еще и болеющего. А единственное, за что держится друг – за кучу бумаг и непонятно чего, что – оказывается – его дневник. Бизнесмен соображает, что врачи уже наверняка эвакуировались, поэтому спешно сгружает друга вместе с его дневником в машину, проводит автомобиль между колонн таких же беженцев, и почти радуется, когда его останавливают полицейские и просят взять с собой двух человек, у которых машина сломалась. Бизнесмен радостно уступает руль незнакомому человеку, перебирается к другу на заднее сидение, пытается его подбодрить (а заодно напоить, накормить чем-нибудь и все такое), пока друг не засыпает. А бизнесмен начинает листать дневник… и заново переживает расставание, потому как дневник ведется с момента ссоры. Записи становятся все короче, потому что бумага заканчивается, а денег на новую тетрадь нет. Какое-то время записи ведутся на обрывках оберточной бумаги и прочем мусоре, потом друг радуется, что нашел где-то рулон пакетов для завтраков – и продолжает писать уже на полиэтилене. К тому моменту это уже не похоже на дневник, бизнесмен читает этот текст взахлеб, одновременно думая, что – если б историю опубликовали – то его друг мог бы стать ничуть не беднее его самого. Меня, помнится, поразила фраза… вот помню смутно, как она звучит. Что-то на тему того, что история была прозрачной, как слезы, и написана на прозрачных страницах… и ее никто не видел точно так же, как не видят боль – пока кто-нибудь талантливый не покажет её словами. Не помню я фразу, но позавидовала автору, который так образно и красиво умеет так воссоздавать реальность.
Наконец, они доезжают до безопасных населенных пунктов, паркуются возле больницы, бизнесмен устраивает своего друга, решает вопросы медицинской страховки и всего прочего… короче, занимается тем, что умеет лучше всего. Но за это время его машину угоняют… вместе с оставленным там дневником.

Остальные истории не помню совсем. Зато помню, как уговаривала кого-то обязательно их прочесть… вроде бы, даже успешно уговорила. И хотела их обсудить.
Но пришла проводница и разбудила меня, потому как оставалось полчаса до конечной станции.